circus cross
Сообщений 1 страница 4 из 4
Поделиться22025-02-02 21:30:44
ALISTAIR THEIRIN ›› алистер тейрин |
Он всегда был невыносимым. И всё же...
Я пыталась ненавидеть тебя — за твои шутки, за твоё упрямое благородство, за глаза, в которых плакал мальчишка, спрятанный под доспехами. Но ненавидеть тебя оказалось так же бессмысленно, как сажать цветы во время Мора.
Ты — ходячее противоречие. Король, бегущий от трона. Воин, боящийся одиночества. Шут, чьи колкости режут глубже клинков. Ты смеёшься над порождениями тьмы, но дрожишь, когда ветер шепчет имя той, что ушла, оставив лишь запах чертополоха.
Ты ворвался в мою жизнь, как лесной пожар — грубый, неукротимый, ослепительный. Я пыталась потушить тебя насмешками, холодной колкостью, ледяными взглядами, обещала превратить тебя в самое мерзкое создание. Но ты горел. Горел так, что даже мои тени начали танцевать в ритме твоего пламени.
Он до сих пор смеётся. Как это раздражает.
Ты — единственный, кто видит за моими чарами не болотную ведьму, а женщину. Единственный, кто осмеливается шутить над моими тараканами. Ты обвиняешь меня в эгоизме, а сам раздаёшь свою любовь каждому встречному псу. И я… я готова превратить их в пепел, если они посмеют тебе отказать. Помнишь свою так называемую сестру? Забудь.
Ты был тем, кого выбрала мне моя мать. Я поняла это с первого взгляда, когда твоё тело, обёрнутое паром отвара из эльфийского корня, трепетало меж жизнью и смертью в моей комнате. Ты не был прекрасен — ты был живым, и это пугало больше любого ритуала. Я, никогда не касавшаяся мужской наготы — лишь холодные страницы фолиантов, — дрожала, стискивая тряпку, пропитанную твоей кровью. Ты слышал в бреду мои проклятия в адрес матери, но её приказ был смертоноснее клинка: "Исцели его. Или станешь следующей в этом чане". Флемет мечтала о ребёнке — не о дитя любви, а о создании, сплетённом из твоей драконьей крови и демонической сути архидемоновой души. И я… я, клявшаяся сжечь её планы дотла, позволила пророчеству сбыться. Влюбилась, как глупая голубка, услышав твоим хриплый смех сквозь лихорадку. Ощутив твои пальцы, вцепившиеся в моё запястье в бреду. Увидев губы, что прошептали "прости".
Он — моя вечная слабость.
Я ушла — внезапно, безмолвно, без права на прощание. Ты помнишь ту ночь? Когда наши тени сплелись в танце, который Флемет назвала бы "тёмным ритуалом", а я… я назвала "ошибкой". Ложь обожгла губы горче полыни. Но как иначе отрезать тебя от себя? Как спасти дитя, чьи глаза сияли твоей добротой, от когтей той, что выковала меня из тьмы и амбиций? Я оставила тебя в замке, где эхо наших смешков билось о каменные своды. Сказала, что ты — лишь ступень в моих великих планах. Ты возможно проклял меня тогда. А я… я смеялась, пока на осколках элувиана не высохли наши слёзы.
Мы оба знали правду: корона на твоей голове и моё темное прошлое — две стороны пропасти. Ты мог бы рухнуть в неё, пытаясь дотянуться. Я могла бы протянуть руку… и втянуть тебя в свою бездну. Вместо этого я стала миражом — обжигающим, но недосягаемым. Подарила тебе ненависть, чтобы ты не заметил, как мои пальцы писали на пыльных стенах Перекрёстка твоё имя.
Тень приняла меня как родимый дом. Но даже здесь, где понятия времени не существует, я слышу эхо твоего голоса: "Ведьма". Не проклятье. Не мольба. Просто… констатация.
И вот, годы спустя, ты явился ко мне в изысканных садах Императрицы Селины — таким же неуместным, как мабари в собачьей одежде. Твои глаза, отточенные временем, встретились с моими, и мы — два изгоя в блеске орлейской мишуры — молча признали: одиночество лишь делает врагов сильнее. Обиды рассыпались прахом, но на их месте выросло нечто опаснее… Понимание.
Герой Ферелдена? Нет, Король никогда не был Серым Стражем, это всё слухи.
Ты спросил о нём. О сыне, чьи шаги я так тщательно прячу от мира. "Он не станет тобой", — прошептала я, глядя, как твоё отражение в фонтане. "Не наденет корону, не возьмёт меч, не станет пешкой в играх Богов". Ты усмехнулся — всё той же усмешкой, что свела меня с ума у того костра — и бросил: "А что, если он захочет сам?". Я не ответила. Потому что знаю: его путь будет иным. Я вырву душу у Флемет, если та посмеет приблизиться. Растопчу храмы Древних Богов, что шепчутся в его снах. Затоплю кровью тех, кто осмелится поднять на него меч.
Я — мать, сотканная из тени и яда, и мое дитя не станет "героем".
Увы, эта участь досталась тебе.
– Дурак ты, – произнесла она, и в её спокойных, обычно невозмутимых глазах вдруг вспыхнули озорные искорки смеха. В этот миг Морриган словно перенеслась на несколько лет назад, в те дни, когда они, словно несносные подростки, обменивались глупыми оскорблениями и колкостями, стараясь задеть друг друга словом. Но не из злобы, нет – это была их странная, особенная форма нежности, их способ выразить то, что скрывалось за маской дерзости. Сейчас Алистер стоял слишком близко. Преступно близко. Настолько, что она чувствовала тепло его дыхания на своей коже. Его ладонь – не мягкая и ухоженная, как у изнеженной орлейской знати, а грубая, шершавая, с мозолями, оставшимися от тяжелых дней во времена Мора, – обжигала её щеку. Его запах – смесь хвои и свежескошенной травы – окутывал её, и от этого аромата все внутри трепетало.
Она не была величественной советницей, а всего лишь вчерашним ребенком, сбежавшим из-под материнской юбки. Он не был королем, а лишь мальчишкой, заблудившимся в лабиринтах дворцовой жизни, тоскующим по своей настоящей семье.
Морриган всегда знала, чего хочет, и никогда не позволяла сомнениям держать себя в плену.
– Я не из тех, кто ради призрачных убеждений и закостеневших традиций пожертвует собственным счастьем, – медленно, с едва уловимой улыбкой, она высвободила свою ладонь из-под его руки, словно стремясь занять более доминирующую позицию. Её движения были плавными, но в них чувствовалась сила – сила, которая всегда скрывалась за её холодной внешностью, сила, которую она никогда не боялась использовать. Морриган точно знала, чего хочет Алистер, и сама желала того же. Долгая разлука — мучительная и тягостная — породила между ними ненужные обиды и недоразумения, но когда конфликт наконец разрешился, в её сердце вновь вспыхнули те самые чувства, которые она когда-то оставила позади, будто это была досадная ошибка, а не её судьба. И в этом новом свете всё обрело смысл, как будто время лишь усилило то, что между ними всегда существовало. То слово, которое Морриган всегда обходила стороной, словно оно обжигало губы, — "любовь". Оно казалось ей чужим, неуместным, слишком громким для её холодной, расчетливой натуры. И даже сейчас, когда оно витало в воздухе, готовое сорваться с языка, она будто отстранялась от него, прячась за привычной маской. Оно пугало её своей искренностью, своей способностью обнажать душу, и потому она предпочитала молчать, оставляя его невысказанным, но от этого оно лишь становилось весомее. Её взгляд, обычно такой пугающе безразличный и хитрый, стал мягче; движения, всегда такие точные и сдержанные, теперь казались чуть более свободными, почти нежными. Даже её чёлка, которая всегда лежала с безупречной аккуратностью, теперь слегка растрепалась, будто поддавшись внутреннему волнению. Перед её Алистером она была другой — не той, кем привыкла казаться миру, а той, кем была на самом деле, когда все маски оставались в стороне.Губы ведьмы оказались так близко к его губам, что дыхание их смешалось. Казалось, не она сама приблизилась, а он притянул её к себе своей рукой, будто утверждая: она — его, и никакое расстояние больше не имеет значения. В этом движении была не просто близость, а нечто большее — властное, но нежное признание того, что она всегда была его женщиной, даже когда они находились далеко друг от друга. Свою вторую руку Морриган запустила в его волосы и коснулась его губ в таком долгожданном поцелуе. Сначала лёгкое, почти нерешительное прикосновение превращалось в глубокий и страстный поцелуй. Для неё это было больше чем слова, которые они говорили друг другу с момента встречи. В этом поцелуе было все: и боль разлуки, и радость воссоединения, и обещание того, что они больше не отпустят друг друга. Время будто остановилось, и мир вокруг перестал существовать. Остались только они — два сердца, бьющихся в унисон, и губы, говорящие без слов то, что нельзя выразить иначе.
Не прерывая поцелуя, Морриган медленно подняла руку с ладони Алистера, и в тот же миг между её пальцами вспыхнула яркая, ослепительная молния, словно живое воплощение разрывающихся в глубине души чувств. Она пронзила воздух с резким треском, будто невидимый нож, и ударила в статую фонтана. Голова мраморного изваяния рассыпалась на мелкие осколки, камни разлетелись в стороны, волнуя воду, и брызги капель заблестели на коже и одежде. В воздухе повисло эхо грома из-за магического щита, но Морриган даже не дрогнула: её губы по-прежнему были прижаты к его, и разрушение было лишь заключительным штрихом в произведении любви.
После того как их губы наконец разомкнулись, Морриган, не дав Алистеру и шанса нарушить хрупкую тишину своими неуместными шутками, заговорила первой:
– Элувиан. Хоть я и разбила его в тени, осталось лишь вставить последний осколок, чтобы он снова ожил. Если бы со мной что-то случилось... Киран смог бы найти дорогу к тебе. Но сейчас, – она сделала паузу, словно взвешивая каждое слово, – я думаю, что лучше мне сделать это самой. Никто не будет знать о кратком проходе между орлейским и ферелденским дворцом, кроме нас двоих. Или... троих?
Последнее слово — обещание познакомить сына с отцом. Возможно, сейчас еще не время раскрывать Кирану всю правду, но она понимала, что Алистер заслуживает хотя бы шанса увидеть его, узнать его, пусть даже издалека. В её словах не было спешки или давления, лишь спокойная уверенность в том, что это должно произойти. Не простое обещание, а шаг к тому, чтобы связать две части их жизни, которые слишком долго существовали отдельно.
– Я обещала сыну быть рядом во время фейерверка, но... – её губы тронула лисья улыбка, – без меня его вряд ли запустят.
В глазах мелькнул озорной блеск, намекая на то, что их внезапное исчезновение из дворца скоро заметят, но пока еще оставались крохи времени – драгоценные мгновения, которые они могли провести вместе.
Поделиться32025-02-22 23:25:51
ELISSA COUSLAND ›› элисса кусланд |
У Элиссы славное, беззаботное детство. Ей нравится на лошадях кататься, возиться со старшими братьями, в войнушку играть. Нравится, когда друзья отца, Логэйн Мак-Тир и Рендон Хоу, заглядывают в гости вместе со своими детьми и начинают вещать о военных приключениях, которые из раза в раз обрастают новыми подробностями и теряют нелицеприятную достоверность. Потом и вовсе эти уважаемые мужи начинают в шутку детей друг другу сватать, потому что чем ещё им заняться, старым воякам. Элисса каждый раз негодует: Анору успевают напророчить то Фергюсу, то Эйдану, а ей — никогда. Она возмущается вслух, громко, и заявляет, что ничуть не хуже братьев, под добродушный смех отцов; в силу её возраста никто не видит в этом ничего такого.
Тёплые отношения между родами дают трещину в какой-то момент. Анора выходит замуж, но не за Фергюса и даже не за Эйдана; её супруг — наследный принц Кайлан. Она продолжает обмениваться письмами с Элиссой и её братьями, нечасто, но достаточно для того, чтобы не чувствовать себя совершенно потерянной и одинокой. При дворе у неё друзей нет, да и союзников немного. Принц её не любит, но Анора находит способ заставить себя уважать, и ей кажется, что она способна существовать в подобном союзе.
За спиной шепчут неустанно о том, что простолюдинка на троне приведёт страну к краху. Шепчут, что Анора не может понести наследника, хотя с момента замужества проходит всего-то полгода. Шепчут так много и так яростно, что Анора в конце концов поддаётся унынию и замыкается в себе, пока на одном из светских вечеров не раздаётся полный боли мужской крик, и королева не находит глазами его причину: молодой банн, сложившись пополам, держится за разбитый нос, а над ним с видом победительницы стоит Элисса, которой совершенно не идёт её модное, роскошное платье. Анора растерянно улыбается — знает, кто этот молодой человек и какие слухи он распускает о ней, — и эту улыбку ей зеркалит Элисса, к которой уже спешат взволнованные братья.
Тогда-то всё и начинается. Осторожные разговоры на грани фола, зашифрованные письма, в которых между строк о любви, совместные мероприятия и путешествия. Анора не забрасывает свою работу на благо Ферелдена ни разу, но в глазах её появляется блеск, а за спиной шепчутся уже не о том, какой она там неправильной крови, а о том, кто согревает её постель. Кайлан в одну из их обязательных совместных ночей шутит, что хотя бы вельможи могут спать спокойно, зная, что их королева не забеременеет от другого мужчины. Анора неловко улыбается, но на душе становится спокойнее: она не запрещает Кайлану гулять по борделям и посещать своих любовниц, и он, что удивительно для мужчины в их реалиях, отвечает ей взаимностью.
Конечно, Элисса предпочла бы не делить Анору ни с кем другим, но они обе понимают, что корона накладывает свои обязательства. Кайлан, впрочем, больше необходимого в жизни Аноры не появляется, и, наверное, только поэтому Элисса всё это терпит. Они не в сказке живут, и даже не в Орлее; в Ферелдене порядки другие. За пять лет брака Анора так и не производит на свет ребёнка, двор гудит всё сильнее, но авторитет Кайлана удерживает баннов от открытого восстания. А потом он, дурак такой, погибает на поле боя в самом начале Пятого Мора, и Анора даже искренне скорбит. Она знает, что без него ей не удержать трон, но ещё прежде, чем она успевает сориентироваться и придумать какой-то план, приходят вести о павшем Хайевере, где как раз находилась с семьёй Элисса.
И в этот момент Анора впервые в своей жизни сдаётся. Если потеря Кайлана — это та боль, с которой она может справиться, то потеря Элиссы — нет. Пока её отец строит какие-то интриги, пытаясь узурпировать власть, Анора окончательно отходит от дел и позволяет себе впасть в прострацию. Её закрывают то в доме Хоу, то в темнице — новый король Алистер, бастард, почему-то решает сохранить ей жизнь. Анора вслух говорит, что милосерднее было бы её убить. Отказывается от еды. И от веры. Поэтому, когда одной ночью на пороге её тюремной комнаты появляется некто в тёмных одеждах, она только улыбается и открывает шею, предлагая вонзить в неё клинок. Звонкая пощечина заставляет её ахнуть и схватиться за горящую щеку. Человек в тёмных одеждах скидывает капюшон и оказывается чертовски недовольной на вид Элиссой, которая высказывает Аноре много всего перед тем, как поцеловать и заверить, что всё будет хорошо.
Они сбегают. Сначала из тюрьмы, потом из Ферелдена. Элисса выглядит как человек, у которого есть план, и Анора послушно следует за ней, потому что впервые в жизни никакого плана нет у неё самой. Киркволл встречает их нищетой и потоком беженцев. Друзья Элиссы дают им кров и стартовый капитал, чтобы начать новую жизнь. Киркволл тоже ни разу не Орлей, и тоже не из сказки, но здесь всё немного иначе. Здесь больше не нужно прятаться. Возможно, здесь они смогут быть свободными и счастливыми.
Имя, внешность, окончательный характер Кусланд и количество её родственников, а также их благосостояние — всё можно выбирать, менять и настраивать под себя. В основном тексте заявки указаны те факты, которые мне хочется учитывать, так что их менять нежелательно, но в целом я открыта к обсуждению. Да, это в пару. Нет, искать игрока на Кайлана я не планирую, пусть он остаётся нашим НПС.
Посты пишу небольшие, по времени раз на раз не приходится, но не реже одного в месяц. Играю всё любой степени откровенности, однако мне важно наличие сюжета и развитие героев. Предпочитаю детально всё обсуждать лично, поэтому смело залетай в гостевую или в ЛС, оттуда перекочуем в мессенджеры.
Сказать, что Маринетт нервничала, было бы некорректно — она не просто нервничала, она умирала от волнения и страха. Началось это с вечера, но своего апогея, как водится, достигло лишь к моменту выхода из дома. Брат был непрошибаем и спокоен, пока она металась по квартире, неспособная собраться с мыслями и просто собраться. То забыла рюкзак, то телефон, то поняла, что рюкзак пуст, а ей нужны учебники… Если бы не брат, на третий раз направившийся в комнату вместе с ней, чтобы собрать наконец всё-всё-всё необходимое, далеко не факт, что Маринетт вообще вышла бы сегодня в школу.
Но она вышла. Они вышли, и она вцепилась в брата, как будто не умела плавать, а он был её спасательным кругом.
Маринетт отчаянно боялась, что в школе все будут на неё пялиться. Что все ко всем уже привыкли, а она вот, пожалуйста, новенькая как будто, и это отличный повод тыкать в неё пальцами. Чужое внимание Маринетт ненавидела; оно редко было осторожным и комфортным для неё. Если для неё вообще существовало комфортное внимание…
Страхи её оправдались лишь отчасти.
Действительно были те, кто с интересом пялился на неё (или на них с братом, она не уверена), но в основном всем было всё равно. Это немного утешило Маринетт, причём напрасно, потому что, стоило им войти в класс, как она оказалась в том самом центре внимания, в котором оказываться никак не желала. Ну, по крайней мере, одна девчонка полностью её проигнорировала, занятая своими разговорами, а это было уже неплохо. Интересно, это та самая Хлоя, о которой говорил брат? Шумная, визгливая, но, чего не отнять, красивая.
Маринетт смущённо молчала, пока брат обсуждал с мадам Бюстье вопрос пересадки. Она представилась учительнице, неловко пропищав своё имя, и пожелала провалиться под землю от стыда. Нервозность играла с ней плохую шутку; Маринетт хотелось расплакаться от того, насколько она не социальна и как сложно ей вот так войти в новый коллектив.
Мартен ушёл за парту, где предстояло сидеть и Маринетт, но мадам Бюстье задержала её и заставила представиться классу, предварительно попросив тишины. Маринетт быстро проблеяла что-то вроде:
— Всем-привет-меня-зовут-Маринетт-Дюпен-Чен-очень-приятно-познакомиться!
И страдальчески посмотрела на учительницу. Та поняла её взгляд правильно и не стала просить рассказать о себе. На дрожащих ногах Маринетт приблизилась к парте и рухнула на своё место, тут же привалившись к брату. Её потряхивало. Больше всего на свете она боялась, что с ней кто-то сейчас заговорит. Но ведь рядом был Мартен. Мартен точно поможет ей построить диалог…
[indent] И, кстати, давно он проколол уши?
Маринетт отметила это, но вопросов задавать не стала. Спросит потом, дома, когда ей станет немного полегче. Вместо этого, она посмотрела в его скетчбук. Мартен творил нечто чудесное, а она находила умиротворение в том, чтобы смотреть за тем, как он выводит карандашом четкие линии. Это было красиво. Это помогало ей спрятать взгляд от новых одноклассников, часть которых вообще-то была в ней заинтересована и, возможно, хотела познакомиться.
Поделиться42025-03-06 12:26:47
A-QING ›› а-цин |
[indent] эй, слепышка, чего брови хмуришь? мы с даочжаном принесли с рынка продукты, что стоишь? думаешь, бесплатно тебя кормить будем? ха-ха, иди сюда, малышка, не бойся. не оставим тебя голодной, не переживай. что ты на меня так смотришь? от меня смертью пахнет? глупая же ты, а как от меня должно пахнуть, если мы с даочжаном по пути на мертвецов охоту устроили?
[indent] не веришь мне? спроси даочжана, он ведь точно не станет тебе врать, правда? ему-то ты веришь и не представляешь его кровожадным чудовищем. прекрати все время называть меня паршивцем, слепышка, съешь конфету. хотя нет, сначала - умойся, а потом я тебя угощу. даочжан уже угостил? какой он добрый. а этот паршивец - нет, я прав?
[indent] так чего ты дрожишь, замерзла? сейчас дров подкинем, теплее станет. нет? тебе не холодно? чего тебя тогда трясет?
[indent] ...что ты видела, слепышка? разве ты не вешала нам с даочжаном на уши лапшу, что ты незрячая? а, так вот что ты увидела. что ж... мне жаль. тебе действительно стоило бы оказаться слепой. а еще лучше - немой. тогда бы ты точно не смогла раскрыть своего маленького лживого рта и испортить все, что мы втроем выстроили за эти года. почему? почему ты просто не могла закрыть глаза и отвернуться?
[indent] почему ты вынудила меня убить тебя?слепышка, мы с даочжаном очень тебя ждем. я очень хочу развить эти непростые взаимоотношения невинного ребенка и безумца, желающего завести семью. мы бы могли стать отличными братом и младшей сестренкой, да? а даочжан - как наш старший братец.
видео делает сердечку ебоньк
и если можно одну просьбу, так пообещай же мне,
что в самую холодную пору
я в твоих глазах увижу хоть немного света
[indent] туман, окутывающий безлюдный город и, точно становится в разы гуще, ноги в нем утопают, как в вязкой трясине, замедляя и мешая оторваться от преследователей – они гонят раненое животное, и как будто слышится позади лай голодных собак, чьи пасти готовы разорвать на части и не оставить на костях и кусочка мяса. бежать приходится так, что воздух затыкает глотку, не давая сделать и вдоха, сердце так стучит, что закрывает путь в легкие.
[indent] они все еще идут по следу? они еще там, за спиной, нагоняют, клацая зубастыми пастями возле его ног, нужно бежать-бежать-бежать, скрыться в этом тумане – почему он не может скрыться в тумане? почему туман рассеивается перед преследователями и сгущается перед ним? и почему в проносящихся мимо окнах домов он видит черты лица с окровавленными глазами и ртом?
[indent] сюэ ян бежит в укрытие загнанным шакалом. расставленный на него капкан сработал на отлично, от боли он сплевывает густую черную кровь, размазывает ее по лицу рукавом и, не останавливаясь ни на шаг, бежит дальше. он слышит за спиной голоса, множество голосов, которые зовут его, он чувствует призрачные руки, которые цепляют его одежду и тянутся к самому драгоценному его сокровищу – мешочку цянькунь.
[indent] сюэ ян оступается, напоровшись ногой на острый камень, старая рана дает о себе знать – не в силах удержать равновесие, заклинатель падает на пыльную дорогу и оборачивается в отчаянии дикого зверя. он будет биться за собранные осколки до последнего, даже лишившись руки, он будет грызть зубами, но не позволит старейшине илин и остальным отобрать эти жалкие крохи, из которых он обязательно однажды соберет цельную душу.
[indent] сюэ ян, оборачиваясь, готов рычать.
[indent] никого?
[indent] совсем. только пустой, как одинокая могила, город.
[indent] для него проходит только мгновение – для тех, кто пытался его убить, - несколько часов. вот уже второй раз никак не могут закончить начатое – сюэ ян смеется, запрокинув голову и пряча глаза рукой, покрытой его собственной кровью и отчаянно сжимающей в пальцах мешочек. он смеется так громко, но в целом городе и его слышат только призраки.
[indent] во всем мире заклинателей, кажется, не найдется еще одного такого везунчика, как он. да и стоит ли удивляться, что ему банально не вырыли могилу? таких дворняг как он вышвыривают в канавы да подальше от города, чтобы труп не вонял и не привлекал насекомых. а к нему – сюэ яну, человеку который хуже собаки – даже побрезговали прикоснуться.
[indent] приговоренный к казни, переживший покушение, когда стал не нужен, и сейчас – почти убитый праведными заклинателями, он все еще жив. он все еще жив и его даочжан все еще рядом.
[indent] ха.
[indent] ...
[indent] даочжан.
[indent] прежде, чем начать перевязывать себя, сюэ ян открывает крышку гроба. не нашли. не забрали. его сяо синчэнь здесь, рядом, холодный и безжизненный. сюэ ян поправляет солому в его гробу, стараясь сохранять остатки сознания прежде, чем кровопотеря распластает его на полу, убирает с лба волосы, потревоженные сквозняком, едва касается чистой повязки на глазах кончиками пальцев – белая ткань тут же покрывается бурыми пятнами, и сюэ ян отдергивает руку.
[indent] сохранять тело даочжана нетленным требует огромных затрат энергии, а раны нанесенные ему вэй усянем и его дружком граничат со смертельными. если не получится и в этот раз, не получится никогда – и тело даочжана, восемь лет поддерживаемое безродным босяком, просто рассыплется в его ладони.
[indent] последний шанс. пока он сам еще может дышать.
[indent] тело не рассыпается – рассыпаются в ладонях осколки души, превращаясь в пыль.
[indent] такого воя в городе и не слышали никогда.хотя бы немного надежды на светлое завтра,
чтобы было, за что гореть в этом мире скверном.
это наш разговор последний
[indent] управляться с одной рукой оказывается еще тяжелее, чем без мизинца, - сюэ ян старается не смотреть лишний раз на левый обрубок, а когда смотрит – морщится и перетягивает культю чистыми тряпками заново. даже если загноится – все равно, но уж очень болит. вечерами он жалуется лежащему в гробу трупу, укладывая голову на бортик; закрывая глаза, он представляет, как холодная рука заботливо гладит его макушку. он без умолку говорит с мертвецом, рассказывая, как поймал в силки лисицу или как в ближайшем лесу нашел ягодную поляну, как ему одиноко без синчэня – и замолкает только перед сном, забираясь поближе к телу, обнимая его рукой, прислоняется щекой где-то в районе живота – гроб небольшой и приходится поджимать ноги, чтобы поместиться.
[indent] иногда даже кажется, что сяо синчэнь теплый.
[indent] он несет домой таз чистой воды, набранной у реки – из-за отсутствия правой руки это занимает много времени, и сюэ ян возвращается домой ( д о м о й ) уже к вечеру.
[indent] таз падает на пол, разливая ледяную воду по его ногам – он не чувствует холода, потому что холод проникает куда глубже под кожу при виде сидящего в гробу мертвеца. через мгновение сердце занимается жаром, он не может сдержать счастливой улыбки ребенка, которого угощают самой сладкой конфетой.
[indent] до тех пор, пока сяо синчэнь не произносит его имя.
[indent] он его выплевывает, точно самый отвратительный яд, словно горчащий сгусток застоявшейся крови, и в голосе нет ни капли тепла.
[indent] сюэ ян не решается ответить. он замирает на пороге, не замечая, как принесенная вода пропитывает насквозь его обувь; все, что он может, - это только смотреть на оживший труп глазами побитой собаки.
[indent] за восемь лет воспоминания о словах, брошенных перед смертью сяо синчэнем, притупляются, только если для него прошла почти декада, то для мужчины, вернувшегося из мира призраков, - только мгновение. и на его губах все еще ненависть и презрение, с которым он произнес:« сюэ ян, ты отвратителен до тошноты »
[indent] - даочжан... – наконец, выдавливает из себя заклинатель и в нерешительности делает несколько медленных коротких шагов навстречу. в его голове смешались образы прошлого: «друг», так синчэнь называл его, не зная настоящего имени, он улыбался с кроткой нежностью и чистил для него овощи; «сюэ ян», холодное и безжалостное, точно не было двух лет, которые они провели под одной крышей, притворяясь семьей. – я не мог этого не сделать, даочжан, - он пытается улыбаться, но губы дрожат, пряча за привычным легкомыслием тоску и одиночество по безвозвратно утраченному времени.