— Долго ты собираешься это терпеть? — произнесла Сандра, ставя грязные тарелки в мойку, где ледяная вода с мылом собиралась в небольшие волны, разбиваясь о края. За её спиной мать тихо вздохнула, это был вздох многолетнего бремени, которое никуда не уходило. Если бы ей позволили, она бы сделала вид, что не услышала вопроса, но матери было известно, что с Сандрой такая тактика не сработает. Она переминалась с ноги на ногу, скрипя половицами, словно стараясь избавиться от внутреннего напряжения, и всё же пыталась найти подходящее оправдание:
— Нужно заварить чай, — произнесла она, вытирая руки о полотенце, исполненное ярких узоров, и семеня по скрипучим полам кухни, где все время витал запах свежей выпечки и стариковского ожидания. Сандра включила воду, но промолчала, давая матери время отыскать ответ в собственных мыслях, уже переполненных лишь растерянностью.
Отец долгими годами вел себя как скотина, и это началось ещё до катастрофы, что обрушила их странную, но привычную жизнь. Эмпатией он не блистал; если бы мать не забеременела от него рано и не была столь мягкотелой, он бы давно остался на обочине жизни. Но она терпела — все оскорбления, упреки и жестокости — впитывая их, как земля впитывает долгожданный дождь.
Сандра же была из другого теста. Когда настало время возвратиться домой на ферму, отец не испытывал радости при встрече с дочерью, наоборот, его лицо мгновенно приобрело ухмылку, полную презрения. Он знал, что Сандра способна противостоять ему, и старался избегать с ней прямого общения, чтобы не утонуть в собственных комплексах. У Сандры был диплом престижного университета, блестящие связи и карьера, тогда как у него оставалось лишь поле, на котором росло лишь зерно, и запасы дешевого пойла.
— Ну и что? — обернулась Сандра к матери, опираясь бедром на мойку и вытирая руки в уже скомканное полотенце. Мать стыдливо отвела взгляд, заливая кипяток в старенький чайник, который помнил лучшие времена.
— Что я могу сделать, Сандра? — беспомощно произнесла женщина, её глаза приобрели красный оттенок, словно отражая все переживания, накопившиеся за долгие годы.
— Давай я поговорю с мародерами, и они его отлупят, — спокойно предложила Сандра, на что мать быстро схватилась за дочь и шепотом произнесла:
— Ты что такое говоришь, дочка! С ума сошла? А если отец услышит?
— Я его не боюсь, мам, — тихо выдохнула Сандра, убирая с лица матери прядь волос, которая выбилась из-за уха, — И тебе не следует.
Ужин в этой семье — это всегда скрупулёзный баланс между молчанием и ненавистью. Когда доступ к алкоголю практически неограничен, воздержаться от конфликта почти невозможно. Отец пил без усталости, не по черному, но каждый вечер, а то и не один, другой бокал — этим переживаниям не было конца. Сандра ненавидела запах самогона и дешевейшего пойла; она презирала пьяных. Когда Эрик первый раз напился с коллегами, она выгнала его спать в гостиную и заперлась в своей спальне, притянув к себе подушку, как спасительное утешение. Он долго потом просил прощения, умолял её простить его, обещая, что это не повторится. И не повторилось.
Однако с отцом такой номер не проходил. Пьяный отец устраивал театры абсурда, рассуждая о необходимости сделать дисциплину среди рабов более строгой, утверждая, что это поможет увеличить производство. Он жаждал богатства и власти, но сам не знал, как обращаться с таким грузом. Сандра понимала это, но не вступала с ним в диалог, потому что он вызывал у неё отвращение, особенно сейчас, когда его язык уже вываливался изо рта под воздействием спиртного, словно пытаясь вырваться из плена дурацкого существования.
— Я к себе, — произнесла Сандра, ставя недопитую чашку чая на стол, пытаясь оставить позади всю эту метущуюся атмосферу.
— К себе? — ухмыльнулся отец, его глаза сверкнули агрессией, как у хищника, задумавшего нападение, — Какого черта у тебя вообще отдельный уголок? Ты что, особенная?
— Да, — громко произнесла Сандра, резко отодвигая стул, полагая на себя мгновение дерзости, — Старый сарай — самый комфортный уголок для такой особенной, как я. — Тихо обошла стол и отца, который тщетно пытался что-то сообразить в замутненной голове, но мысли уже утонули в глубинах алкоголя. Мать, побуждённая освобождением, вскочила с места, но Сандра подняла перед собой руку, как останавливающий символ: — Не провожай.
Оставлять мать с этим идиотом всегда было сложно и болезненно, но жить под одной крышей с ним — ещё труднее. Именно поэтому, как только Сандра вернулась на ферму, она твёрдо заявила, что будет жить в старом сарае. Да, после пентхауса в Нью-Йорке это выглядело как падение на самое дно, но он запирается изнутри, и, хотя его запах и являлся напоминанием о прошлом, на поверку, он не так уж плох. Сандра долго вычищала его, притащила старую мебель, в которой еще помнились уютные вечера, одеяло из детства и начала называть сарай своим "домом". Она даже отыскала старые чашки, покрытые пылью, чтобы пить чай без необходимости возвращаться в дом.
Сарай располагался ближе всего к лесу, и ночью он вёл себя как живое существо, шепча шорохами за дверями и двигаясь, словно целая армия приготовленных на ночной вылазку существ — вероятно, это были койоты, но Сандра никогда не выходила проверить, зная, что лес всегда хранит свои тайны. Ружьё лежало под кроватью, ждало своего часа, на случай, если её хрупкое жилище потребует защиты, но пока такой необходимости не возникало.
Сандра сбросила ботинки, оставив их у порога, и, устроившись на одеяле, тёплом и спокойном, закрыла глаза, задремала, пока её не разбудили шорохи и стук в двери сарая, напоминая о том, что мир за пределами её убежища продолжал существовать.
